Из книги еврейский сад, переводы с идиша. Стихи евреев и неевреев о евреях Еврейская поэзия

ПРЕДИСЛОВИЕ

Вниманию читателей предлагается сборник произведений практически единственного в Одессе переводчика с языка идиш Семёна Ильича Вайнблата.
С Семёном Ильичом я познакомился восемь лет назад, когда издательство "Маяк", отвечающее в Украине за выпуск после 50-летнего перерыва литературы на еврейском языке, запланировало издать сборник стихов председателя Одесского идиш-клуба, старейшего учителя языка идиш ныне покойного Александра Ройзина. Ройзин в это время был уже прикован к постели по поводу ампутации обеих ног и доверил мне вести переговоры с издательством. Он сообщил мне, что подготовка книги к изданию поручена редактору Семёну Вайнблату.
Когда я переступил порог его кабинета, меня встретил человек с интеллигентным лицом, мягким взглядом умных глаз. Он сразу расположил меня к себе своей доброжелательностью, внимательным и заинтересованным отношением к собеседнику. Вайнблат сразу сказал мне, что не знает языка идиш, как и многие другие евреи его возраста, так уж сложилась судьба, но, познакомившись с Ройзином, он загорелся желанием перевести его стихи на русский язык. Это не входило в его служебные обязанности, ведь книга была запланирована только на еврейском языке. Но он не мог удовлетвориться этим, допустить, чтобы мысли и чувства, которыми с ним поделился А. Ройзин: скорбные размышления о судьбе еврейского народа, о безмерных прошлых испытаниях и утратах, о взаимоотношениях, не всегда простых и однозначных, с другими народами, радость по поводу происходящих в нашем обществе перемен, в том числе в отношении к евреям, по поводу возрождения национального самосознания, - чтобы эти мысли и чувства автора остались неизвестными широкому кругу читателей, не получивших в своё время образования на еврейском языке. По зову своей еврейской души взялся Семён Вайнблат за переводы стихов Ройзина по изготовленным мной подстрочникам, и каждый раз, когда Семён Ильич показывал мне готовый текст перевода, я был счастлив и горд, что помог Семёну Ильичу осуществить этот замысел. Я был в восторге от умения С. Вайнблата глубоко проникнуть в душу автора, тонко высветить все достоинства оригинала, не пропуская и не искажая ни одной мысли. Сам прекрасный поэт, пишущий на русском и эсперанто, Семён Вайнблат блестяще компенсировал неизбежные при переводе потери своими собственными творческими находками.
Благодаря переводам С. Вайнблата стихи А. Ройзина стали популярными, автору было предложено вступить в Союз писателей Украины. Стихи Ройзина в переводе Вайнблата, положенные на музыку одесским композитором Марком Штейнбергом, составили основу первых номеров журнала "Маме-лошн", которые, несмотря на бедное полиграфическое оформление, быстро разошлись среди любителей поэзии и сейчас стали библиографической редкостью.
После были переводы более молодого по возрасту одесского еврейского поэта Александра Бейдермана, других еврейских авторов, в том числе классика еврейской поэзии XX века Ицика Мангера, который из-за политики "железного занавеса" остался практически неизвестным русскоязычному читателю. Интересно, что один из ведущих современных израильских поэтов, пишущих на языке идиш, бывший советский гражданин Эля Бейдер пришёл в восторг от выполненного Вайнблатом перевода его стихотворения "Над одесским лиманом висит тишина...", помещённого в одном из последующих номеров журнала "Маме-лошн", и прислал в редакцию целую подборку своих стихов в надежде, что некоторые из них понравятся Вайнблату и он их тоже переведёт, что Семён Ильич и осуществил.
Среди стихотворений, переведенных Вайнблатом, - единственное сохранившееся послевоенное произведение моего деда Абрама Залешанского, много выступавшего в еврейской прессе Польши в 20-30-х годах. К политике Советского государства по отношению к еврейской культуре мой дед относился критически и поэтому был обречён на молчание.
К числу творческих удач С. Вайнблата относится перевод стихотворения "На идиш" известного советского еврейского поэта Хаима Бейдера, живущего ныне в США, которое выражает ту же боль за судьбу родного народа и осуждение характерной для некоторой части наших земляков национального нигилизма, что и стихотворный фельетон Абрама Залешанского. Этот и другие переводы неоднократно исполнялись со сцены на различных массовых мероприятиях Одесского общества еврейской культуры.
Хочется пожелать Семёну Ильичу Вайнблату успехов в благородном деле популяризации еврейской поэзии, которая обладает огромными малоизвестными пластами, не освоенными переводчиками, и выразить надежду, что в своей миссии первооткрывателя он достигнет новых, ещё более высоких вершин.

Ответственный секретарь журнала "Маме-лошн"
Дмитрий Тищенко

ХАИМ БЕЙДЕР

Прищурив глаза, он всерьез удивился,
Как будто я вдруг с того света свалился,
И молвил: «Неужто стихи свои пишешь
И вправду на идиш?»

Конечно, с вершины двадцатого века
Ему я пещерным кажусь человеком,
Вороною белой, чья песенка спета:
«Зачем тебе это?»

Ему безразличен, он в этом признался,
Язык, на котором я с ним бы общался:
«Английский?» – Конечно. Предельно все ясно…
«Турецкий?» – Прекрасно.

«Но идиш? – спросил он. – Язык разве это?»
Не верю, что память не знает ответа:
Иль ты не имел здесь, в местечке на Буге,
Сестры иль подруги?

Иль, может, забыл ты, что в ямах зловонных
Расстрелянных братьев лежат миллионы?!
Они ведь на идиш пред смертью кричали!
Не помнишь? – Едва ли…

А может, совсем не на идиш звучала
Та песня, что мама тебе напевала
Пред люлькой твоею, смеясь или плача?
Нет, глаз ты не спрячешь!

Ты лжешь! Пока сердце в груди твоей бьется,
Как искра, язык этот в нем остается,
Но рвется наружу, чтоб вспыхнуть как пламя.
Навеки он с нами!

И сколько б не знал языков ты, доныне
Наш идиш – и совесть твоя, и святыня.
Его, словно мать, что всех в мире дороже,
Предать ты не сможешь!

ЭЛЯ БЕЙДЕР

В еврейском саду

Все меньше в мире газет
Выходит на языке идиш.

Здесь, в еврейском саду,
Круговерть, ветра свист –
Листопад!
Вижу я: за листом
Быстро падает лист –
Гибнет сад.

Дай, Бог, теплые дни!
Чтобы начал наш сад
Зеленеть!
Коль не вырубят сад
И дожди прошумят –
Значит, яблокам зреть!

***
Над Одесским лиманом висит тишина,
Камни – как малыши, что умыты к субботе.
Крепко спит все вокруг, лишь морская волна
Стонет, глядя, как тонем в духовном болоте.
Уж в Одессе еврейская речь не слышна,
Здесь все книги сожгли, синагоги закрыли,
Даже кладбище – место, где плачет душа,
Осквернили…
Нам, евреям, нет места за общим столом,
Нас своими зовут лишь познавшие горе.
Доброй шутки еврейской не сыщешь с огнем!
Даже Кадиш прочесть будет некому вскоре.
Улетела мечта – от ворот поворот!
И наследие наше предали забвенью.
Сколько пятниц прошло… Но не будет суббот.
«Изыди!» – нам повсюду кричат с раздраженьем.

Александр Бейдерман

С кем говорить? Со стенкой, может быть?
Но что ответить может тот, кто нем?
Да, здесь еще мы продолжаем жить,
Но наш язык поблек почти совсем.

Бывает, что мне истину вещает
Живущая во мне душа еврея.
В часы такие я перо хватаю,
Пытаюсь что-то написать скорее.

Наш еврей

Суета сует, коромыслом свет,
Не понять секрет, - хоть убей!
На любой вопрос даст любой ответ,
Всюду сунет нос наш еврей.

Узнают все нас по улыбочкам,
Странных чуточку и чудных,
И светло поют наши скрипочки

Где начало ссор, незакончен спор
И такой сыр-бор, что ей-ей,
Там, сомненья нет, одолев забор,
Появляется наш еврей.

Узнают все нас по улыбочкам,
Странных чуточку и чудных,
И светло поют наши скрипочки
В пору свадеб, но... лишь чужих.

Где безумные и бездумные
Речи шумные – хоть запей!
Там в компанию неразумную
Влезет, втиснется наш еврей.

Узнают все нас по улыбочкам,
Странных чуточку и чудных,
И светло поют наши скрипочки
В пору свадеб, но... лишь чужих.

История с бородой

Рассказ мой оказался
С солидной бородою:
С лошадкой повстречался
Я в Гайсине весною.
С такой чудесной гривой,
Каких в местечке мало.
Ее все звали Ривой.
Она с другим сбежала.

Песня может бесконечно длиться.
Гайсин! Боже! –
Тоже мне столица!
О лошадке
До сих пор мечтаю
И украдкой
Я о ней вздыхаю.

Рассказ мой оказался
С длиннющей бородою:
С буренкой повстречался
Я в Гайсине весною
Копыта, ушки, вымя…
Таких в местечке мало.
Да, Двойра ее имя.
Она с другим сбежала.

Песня может
Бесконечно длиться.
Гайсин! Боже!
Тоже мне столица!
О буренке
Каждый день мечтаю
И в сторонке
Я о ней вздыхаю.

Рассказ мой оказался
С большущей бородою:
С девчонкой повстречался
Я в Гайсине весною.
С ресницами такими,
Каких в местечке мало!
Да, Хая ее имя.
Она, как те, сбежала.

Песня может
Бесконечно длиться.
Гайсин! Боже!
Тоже мне столица!
О девчонке
Каждый день мечтаю
И в сторонке
Таю, пропадаю.

С кем я?

Отец бывал настойчивым порою,
И матери любил он повторять:
«Ты по-еврейски говори со мною,
Иначе трудно мне тебя понять!..

Да, вечно не живут. Обоих нет средь нас.
Давным-давно простился я с родными.
«На идиш говори…», – твердил себе не раз.
Но с кем мне говорить? С детьми моими?

До свидания

Мой друг, что сказать мне тебе
на прощанье?
Слезу не сумею я скрыть пред тобой.
Мне больно – настала пора расставанья
С моими друзьями, с моею страной.

Да, я уезжаю, навек уезжаю.
О, как мне расстаться с моим языком?
Моя Украина, тебя я теряю,
Мой милый, мой бедный, мой старенький дом.

Чужие вокзалы, кварталы и скверы,
Чужие наречья – мне их не понять…
Что делать? И здесь мы чужие, наверно,
И там, как и здесь, мне тоску не унять.

АЛЕКСАНДР ВИНОГРАДСКИЙ

Только дело к жизни

Помню я, как мама часто повторяла:
«Годы иссякают, жаль, что их так мало,
Только дело к жизни – лет как не бывало».

Я уже не молод, сам прекрасно знаю:
Ты сказала правду, мама дорогая.
Годы, мои годы, словно льдинки тают…

Голова давно уж в белых хлопьях снега,
Падают колеса –падает телега,
Падают колеса – падает телега.

Я за многим гнался, делал все вприпрыжку,
Воз тянул тяжелый я без передышки,
А теперь бреду я медленно, с отдышкой.

Доченька родная, зря себя ты мучишь:
Каждый в свое время в мир уходит лучший,
Мой черед настанет – весточку получишь.

С ярмарки я еду, и могу признаться:
Песня и гитара – вот мое богатство,
Песня да гитара - все мое богатство.

Знать, не зря мне мама часто повторяла:
«Только дело к жизни – лет как не бывало».
Годы иссякают, жаль, что их так мало…

Перевод С.Вайнблата и А.Виноградского

АБРАМ ЗАЛЕШАНСКИЙ

Открытое письмо моим соседям-евреям

Никуда от хлопот мне не деться житейских,
От различных проблем – в голове кутерьма.
Стоит мне обратиться к жене по-еврейски,
Как вы сходите все, Бог храни вас, с ума.

Как крамола, как дерзость для вас мои речи,
Как запретный товар, вызывающий шок.
Вы от слов моих мчитесь в испуге далече
И готовы меня растереть в порошок.

Знайте, русский язык для меня дорог очень,
Да я знаю, что Ленин на нем говорил.
Но, кто даст мне ответ, почему опорочен
Мой еврейский язык, почему он не мил?

Много я изучил языков исполинских,
Гейне, Пушкина знаю почти наизусть,
Но я идиш впитал с молоком материнским,
Как же вырвать его мне из собственных уст?

Ведь на идиш мне мать колыбельные пела –
Сколько ласковых слов от нее я узнал!
И на идиш отец обучал меня делу,
И на идиш впервые «Люблю» я сказал.

Мы на идиш клялись потушить все пожары,
И на идиш звучал «Интернационал».
За счастливую жизнь, словно львы мы сражались,
И призыв наш к отмщенью на идиш звучал!

Из родных моих мест враг бежал в сорок третьем,
Мы на идиш клялись гнать его до конца.
С поля боя я маме на идиш ответил,
И на идиш с победой поздравил отца.

Невозможно забыть, я прошу вас, – поймите,
Тот язык, что со мною до самых седин.
Может, вы за мой идиш гроша не дадите,
Мне же дорог язык, как единственный сын.

Что сказать вам еще дорогие соседи?
Мой прекрасный язык, может быть, не для вас?
Если я бы жене по-турецки ответил,
Нет сомненья, что вы уважали бы нас.

Мой еврейский язык – настоящее чудо!
И о лучшем, поверьте, не стоит мечтать!
Так ответьте, прошу, до каких же пор будут
Все, подобные вам, к нам спиною стоять?

Да, на идиш писали и с хохмой, и веско,
Предан идишу я, мне вольготней с ним жить.
Мудрый Шолом-Алейхем писал на еврейском –
Ради этого стоит наш идиш учить!

Видно, вам не по сердцу язык мой. Простите…
Обойтись и без идиша можно, ей-ей.
Заставлять вас не стану, друзья. Говорите
На других языках, коль они вам милей.

Пусть Ефимом слывет, кто с рожденья был Хаим,
Енту можно Еленой в момент окрестить.
Но когда говорите: «Мы идиш не знаем»,
Не могу своего возмущения скрыть.

Знаю очень давно я родителей ваших,
Мы в местечке одном жили в детстве, друзья,
Вместе в школу одну все ходили мы даже,
И невзгоды, и радость делил с вами я.

Никогда языка своего не стыдились,
Даже мысли такой не могло у нас быть!
На работе любой языком мы гордились,
И никто не стеснялся на нем говорить.

Мы на идиш беседы вели меж собою
У реки и в саду, от зари до зари,
Даже русская наша соседушка Зоя
По-еврейски любила с детьми говорить.

Так зачем притворяться глупцами, евреи?
Коль услышите идиш, – примите совет:
Ватой уши свои вы заткните плотнее,
И спасетесь тогда вы от всех ваших бед.

МИХАИЛ КРИВИЦКИЙ

Спасибо, о Боже, что я еврей

Создателя славлю я в кузне своей
За то, что еврей я, за то, что еврей!

Стою у станка – нет работы важней.

Работаю в поле для блага людей.
Спасибо, о Боже, что я еврей!

В душе моей радость: учу я детей.
Спасибо, о Боже, что я еврей!

Нас вешали, жгли те, кто хуже зверей,
Но мы становились сильней и сильней!
Спасибо, о Боже, что я еврей!
Спасибо, о Боже, что я еврей!

Я стар, мне осталось не так много дней.
Спасибо, о Боже, что я еврей!

И жизнь пусть закончится песней моей:
Спасибо, о Боже, что я еврей!

АЛЕКСАНДР ЛИЗЕН

На смерть Г. Полянкера

Ушел ты в вечность, в вечность ты ушел!
Мой дорогой, нет жизни без конца.
Но в наших ты останешься сердцах,
Ты в них веселыми рассказами вошел.
До дня последнего не мог ты не писать…
Твои творения – твоя вторая жизнь,
И это то, чего нельзя отнять.

ИЦИК МАНГЕР

Песня о козочке

Отец шалунью-козочку
Давным-давно купил.
В «Хад гадьо» - «Песнь о козочке»
Ее он поместил.

Грустит шалунья-козочка,
И горько мне порой:
Как летом ей без травушки
И без снежка зимой?

Сказал мне Нотэ: «Слушай, брат,
Ну как же это Бог
Позволил, чтобы козочку
Закрыли на замок?»

Я говорю ему: «Ты прав!
Все сделаем вдвоем».
На редкость сказочная ночь
Ждала нас за окном.

Уснул отец, уснула мать,
И вот заснул весь дом.
Мы из «Хад гадьо» козочку
С братишкою ведем.

Ей мир далекий и большой
Хотим мы показать,
И где оставим мы ее –
Никто не будет знать.

Вот первый сейдер наступил,
Но грустно всем вокруг…
Отец спросил лишь: «Ицик, ты?
А я: « С чего бы вдруг?»

Отец промолвил: «Нотл, ты?»
«Нет! – брат мой отвечал. –
Я с прошлой пасхи козочки
Ни разу не встречал».

Отец в раздумьи, плачет мать…
Ну кто виновен, кто?
«Хад гадьо» всю пропели мы,
Но что-то здесь не то…

Так где же козочка? Она
Гуляет по полям,
И рада солнцу, и воде,
И травам, и цветам.

«Хад гадьо» - «Песня о козочке» на арамейском языке, исполняется в конце пасхального сейдера

АЛЕКСАНДР РОЙЗИН

На еврейской улице

На Еврейской и в праздники редкость еврей,
По печали в глазах узнаваем.
Побеседуешь с ним – станешь чуть-чуть бодрей,
А увидимся ль снова – не знаем.

Кто-то прибыл сюда, кто-то мчится туда,
Где простерлась земля Моисея,
Где горячий хамсин, где так ценна вода,
Где покоятся предки евреев.

Как давно вышли мы на неведомый зов!
И идем сквозь столетья, как прежде.
Пусть усеян весь путь наш костями отцов,
Но вверяем себя мы надежде.

На Еврейской возки нашей жизни кряхтят,
И скрепят очень громко колеса,
Но евреи надеются, ждут и хохмят
В ожидании новых вопросов.

И когда на Еврейской встречаемся мы
(Тянет, словно к родным или близким),
То нам кажется – мы далеки от сумы
И от кладбища – вечной прописки.

Не имеет значенья, что нет ни шиша
И на жизнь, как всегда, не хватает.
Ведь Еврейская улица – это душа,
И она всех нас объединяет.

Кларнет

Посвящается «королю кларнета»
Гьоре Фейдману

Люди волнуются:
«Слышали? Нет?
Едут артисты к нам!
В клубе – концерт!

Будет кларнет там
Весь вечер играть!
Будут еврейские
Песни звучать!»

В каждой мелодии –
Солнце и свет!
В песне еврейской
Слышен кларнет!

Чудится, кажется –
Мама поет!
Слышу я, слышу я
Голос ее.

Ах, как красив
Этот нежный мотив!
Как счастлив я,
Что напев этот жив!

В каждой мелодии –
Солнце и свет!
В песне еврейской
Слышен кларнет!

Древний напев тот
На свадьбе звучит,
Дивной мелодией
Душу пленит.

Словно молитвенный
Искренний зов,
Он сквозь столетья
Несет нам любовь.

В каждой мелодии –
Солнце и свет!
В песне еврейской
Слышен кларнет!

Чудным звучанием,
Словно в мольбе,
Милый кларнет
Манит песней к себе.

Фрейлехс услышу я –
Хочется в пляс!
Жизнь так прекрасна,
Я счастлив сейчас!

В каждой мелодии
Солнце и свет!
Так веселее,
Милый кларнет!

Шер для пожилых людей

Сестры, братья, ну-ка круг пошире!
Лучше нет лекарства в целом мире,
Чем быть вместе, чем быть вместе –
Говорю я вам по чести.

Пусть законом станет состраданье,
Уваженье, чуткость и вниманье.
Сколько нас? Сказать не сложно.
Посчитать по пальцам можно.
Чтоб так жили мы!
Чтоб так жили мы!

Об одном прошу вас, не стыдитесь.
Крепко-крепко за руки возьмитесь.
Вспомним молодые годы
И забудем все невзгоды.

Что нам беды! Что нам с вами горе!
Пусть навеки прекратятся ссоры!
Вы пляшите в этом зале
Так, как сотни лет плясали.
Ну-ка в хоровод!
Ну-ка в хоровод!

Нет здесь старых, все мы молодые!
Веселей пляшите, дорогие!
Я советую – не стойте,
И дружней со всеми пойте!

Всем желаю мира и здоровья!
Быть здоровым – главное условье!
Так вступайте в круг смелее
И танцуйте веселее!
Молодым пример!
Все танцуйте шер!

Письмо из Тель-Авива

«Здравствуй, папочка! Из Тель-Авива
Я пишу тебе, мой дорогой.
Все родные здоровы и живы
И услышать хотят голос твой.

Для врача быстро места не сыщешь.
Я устроился дворником здесь.
Скоро, может быть, будет жилище,
А пока лишь каморочка есть.

На работу иду на рассвете,
Сор мести здесь приходится мне.
Если мчатся с улыбкою дети
Мне навстречу – я счастлив вполне!

Если к нам ты приехать решишься,
То скажу я тебе, не тая:
Станешь дворником и воцаришься
Ты в такой же каморке, как я».

Горько плачет отец, причитает:
«Как же врач убирать может сор?
Как же врач тротуар подметает?
Как же выдержать этот позор?»

Ты не плачь, над письмом причитая.
Будь ты рад хоть за внуков пока.
Станут внуки врачами? – Не знаю.
Но евреями – наверняка!

Ответ Эли Бейдеру

Рядом с нею еврейская школа стоит,
Расцветают улыбками детские лица.
Пусть не учат здесь идиш – один лишь иврит,
Но сюда с удовольствием ходят учиться.

В Украинском театре нас празднество ждет,
И пришли сюда люди, что к идишу чутки.
Веселится, смеется, танцует народ,
Здесь и песня звучит, и еврейская шутка.

Вот и все, что пока мы имеем, мой друг,
Пусть тебе я ответил не очень речисто,
Только жить мы должны! Жизнь – не замкнутый круг.
Об одном умоляю – не будь пессимистом.

Мы возвращаемся

Мы вновь возвращаемся к Торе.
В ней – с Богом святой договор,
Которому с гордостью вторим,
Который храним до сих пор.

По разным дорогам блуждаем
Сквозь бури и гром!
Господь всех нас благословляет –
Мы вместе идем!

К добру, милосердью мы ныне
Все вместе идем!
К священной горе и пустыне
Все вместе идем!

Пусть идиш, иврит и ладино
Ведут в старый дом.
Пусть в чувствах мы будем едины!
Мы вместе идем!

Пусть солнце восходит все выше –
Мы вместе идем!
Пусть Бог нашу песню услышит!
Евреи, шолом!

Мой жребий

Стоит в изголовье и ждет
Старуха с той самой косой.
Я чувствую: вот она, вот…
Но рано идти на покой.

Тьму ночи рассеял рассвет,
Луч солнца в оконце проник.
Я взял в поезд жизни билет,
Еще не иссяк мой родник.

Павшим и живым
евреям г.Косова

Год сорок первый. Осень Карпат.
Давно на востоке фронт.
Три месяца в городе немцы стоят.
И свастикой скрыт горизонт.

Расклеен приказ. И город притих.
Сегодня, и завтра, и впредь
Евреям нет места среди живых.
Евреи должны умереть.

Немцы спокойны. Эксцессов не ждут.
Ведь Juden - покорный народ.
Им приказать - и они придут,
Детей, стариков и больных принесут.
И акция "мирно" пройдёт.

И вот на улицах скорбных колонн
Тяжкая поступь слышна...
Выхода нет. Из-за тёмных окон
Помощь к ним не пришла.

Но может быть, кто-то ребёнка спасёт?
Ведь вместе же столько лет!
Еврейских детей никто не берёт.
Молчание - весь ответ.

И вот место акции. Вырытый ров.
С одной стороны пулемёт.
С другой - уступ на двадцать шагов.
Эй, schmutzigen Juden, вперёд!

Немцы спокойны. Уверенный тон.
Евреи раздеться должны,
Ведь мёртвых труднее раздеть потом.
Эй! Не нарушать "тишины"!

Мужчины и женщины вместе в ряд...
Ряд голых, беспомощных тел...
И злобно овчарки на них рычат,
От ужаса белых, как мел.

Двадцать шагов на уступ, в никуда...
Всей жизни на двадцать шагов!
Кто может такое забыть и когда!
Нет в мире страшнее врагов!

У входа к уступу стоит офицер.
Он молод, подтянут и смел.
Здесь тренирует он свой глазомер,
Ценитель нагих женских тел.

А ну-ка, девчонка, два шага вперёд!
Ты мне приглянулась, ей-ей!
С тобой проведу я всю ночь напролёт.
Прочь руки, паршивый еврей!

Она подошла. Встала рядом. Стоит.
Тело - белее, чем снег.
А в чёрных глазах её радость горит.
Радость - одна на всех.

Своей наготы не прикрыла она.
Кивнула отцу слегка.
Взглядом измерила ров до дна...
И вверх взлетела рука!

Голову немца назад отогнув,
За волосы оттянув,
Зубами в горло вцепилась ему,
Всей грудью к мундиру прильнув!

Все замерли. Немец качаясь хрипел.
Солдаты не смели стрелять
В клубок сплетённых друг с другом тел.
Их начали разнимать.

Но крепко обняв офицера, как приз,
Она скатилась с ним в ров.
За ними солдаты прыгнули вниз,
Прямо в еврейскую кровь.

Не удалось им спасти палача.
Он умер у них на руках.
Злобно ругаясь и громко крича,
Они отгоняли свой страх.

Побоище длилось несколько дней...
Но те, кто сумел уцелеть,
Из уст в уста передали о ней,
Что с честью смогла умереть.

Май - июнь 1980

Этот подвиг совершила Сима Штайнер в октябре 1941г.

Когда случится катастрофа,
И гибнет пламенный поэт,
Мы в горьких лермонтовских строфах
Находим для себя ответ.

Погиб поэт - невольник власти,
Не справившись с своей судьбой.
Условий жертва. Жертва страсти.
Он заплатил за всё собой.

Его гитара отзвучала.
Склонилась тихо голова.
В каких ещё концертных залах,
Где прозвучат его слова?

И он погиб и взят могилой...
Как видно нет ещё той силы,
Которая б нам сохранила
Поэтов наших и певцов
От власть имущих удальцов!

Как молодёжь его любила!
Ах, если б он увидеть мог,
Какие толпы приходили
Отдать ему последний долг

И попрощаться с ним. В то утро
Вся улица цветов полна,
Как будто, горьким перламутром
Была усыпана она.

Милиция была бессильна!
В Москве, в столице много лет
Такого не было и нет.
Олимпиада ль в том повинна,
А может быть, и сам поэт,
Историки дадут ответ.

А вы, безликие потомки
Террором Сталина вознёсшихся отцов!
Вам нравятся лишь те, кто ждёт в сторонке,
Пока вы травите поэтов и певцов!

Вы, жадною толпою стоящие у власти,
Свободы, гения и славы палачи!
Вам не нужны поэты. Вашей касте
Нужны лишь рифмоплёты-стукачи!

Вы, оболгавшие наивных дедов,
Их революцию присвоили себе.
Идею предав и народ свой предав,
Чудовищный создали КГБ!

Вы, сеющие зёрна шовинизма!
Вы, топчущие даже свой народ,
Живёте сами, как при коммунизме,
И лжёте всем, что с вами он придёт!

Но будет суд, наперсники разврата!
Есть грозный судия. Он ждёт.
Ни пуле не доступен он, ни злату.
И преступленьям он ведёт учёт!

Напрасны будут умолчанье и злословье!
Они вам не помогут вновь.
И вы не смоете всей вашей грязной кровью
Поэтов праведную кровь!

Июль - сентябрь 1980

Как-то после крупных возлияний
Мой товарищ вдруг сказал всерьёз:
- Вроде и не место в ресторане
Обсуждать еврейский ваш вопрос.

Но сейчас об этом спорить модно.
Только я фальшивить не привык.
И сегодня я скажу. Сегодня
Водка развязала мне язык.

Я спортсмен. И в этом спорте нашем
Много я от жизни нахожу.
Хоть он размалёван, приукрашен...
На примере спорта я скажу.

Вот представь, в одном большом забеге
Не спортсмены - нации бегут.
Труден бег по жизни. И к победе
Все стремятся, но не все придут.

Вот на старте бегуны сходились.
Каждый выбрал форму, кто как смог.
И евреи тоже нарядились:
Всё чужое, с головы до ног.

Ноги, правда, тщательно прикрыты.
Чтоб не видно было всем врагам,
У евреев наших недобитых
Гири там привязаны к ногам.

Труден бег по жизни. Силы тают...
А евреи с гирями бегут!
Так бегут, что часто побеждают.
И почти совсем не отстают!

Сентябрь 1980

Не бывает простых размышлений:
Только "да" или только "нет".
И трещит голова от сомнений:
Как найти самый нужный ответ?

Где духовных запросов критерий?
Где критерий привычек и грёз?
Можно только зарплату измерить
Или взвесить квартирный вопрос.

Чем учить незнакомый язык?

Здесь всё ясно, знакомо, привычно.
Здесь известно как думать, как жить,
Здесь всё выглядит просто, обычно,
Даже если тебе крикнут "жид"!

Впрочем, "жид" - это как-то не модно.
Это всё же история, быль.
Раздражённо бросают сегодня:
"Убирайтесь вы в свой Израиль!"

Но быть может, не стоит вниманье
Обращать нам на тех, кто кричит.
Ведь культурный такого желанья
Вслух не выскажет. Он же молчит.

Может, лучше ещё потерпеть нам,
Чем привычную жизнь изменять.
Ведь не очень всё это заметно,
Если только всерьёз не принять.

Ну подумаешь, место работы
Нам не очень легко поменять.
В институты отдельные что-то
Перестали почти принимать.

Но в кино и в театры пускают.
В магазинах, что есть, продают.
И места старикам уступают.
Пусть не любят - так ведь же не бьют!

Но бывает, когда невозможно
Неприятности не замечать.
И тогда можно очень несложно
Сохранить свой покой и начать

Рассуждать, что везде нас не любят.
Здесь - за то, что евреи, а там,
Там - за то, что мы из Союза,
И предвзято относятся к нам.

Всё становится просто и ясно.
Нужно тихо, спокойно терпеть.
Ни к чему суетиться напрасно:
Что - сегодня, то будет и впредь.

Ведь страна эта - всё же Россия.
Мы же место своё должны знать.
Нас отсюда пока не просили
И не будут (наверное) гнать.

Может, лучше не видеть плохого,
Чем учить незнакомый язык?
Даже здесь начинать трудно снова,
А уж там, где совсем не привык?

Ноябрь 1980

За мясом очередь. Люди стоят.
А как же иначе достать?
У самых активных глаза горят:
- Без очереди не пускать!

И тут подходит старик еврей:
- Позвольте, мне яйца нужны.
- А, вам всё надо! Вам всё поскорей!
А мы? Так стоять должны?

Лучше в Израиль свой заявись!
Без очереди там бы брал!
А здесь иди, в конец становись!
Чёрт бы вас всех побрал!

Старик обернулся. Суровый взгляд:
- Ну что ж, я поеду туда.
За мясом в Израиле не стоят.
Продуктов там много всегда.

Вам же придётся стоять и без нас.
Прилавки ведь часто пусты.
Чем больше евреев уедет от вас,
Тем будут длиннее хвосты.

Сказал и ушёл. И ропот затих.
Вдруг голос: "Вот старый еврей!
И так уж всё тошно. Но видно, без них
Нам будет ещё тошней!"

Где же вы были, когда мы боролись,
Не отступая порой ни на шаг,
Когда мы сражались, сражались и строились,
И создавали еврейский очаг?

Нам приходилось порой очень круто:
С винтовкой пахать, собирать урожай...
Так где же вы были, евреи галута?
Эй, новоприбывший, ты отвечай!

На этот вопрос трудно просто ответить.
Да, кто сражался, достоин похвал.
Чужие оплошности легче заметить.
А ты бы пошёл, да свои посчитал.

Но дело не в спорах о том, кто конкретно
Строил, сражался, а кто выжидал.
Может, тебе это было заметно,
Только таких я немного видал.

То, что сказал ты, я много раз слышал.
Ну а теперь слушай ты в сотый раз.
Я не оратор. Талантом не вышел.
Но нашу жизнь расскажу без прикрас.

После разгрома немецких фашистов
Сталин совсем закусил удила:
От раскулачиваний и чисток
Очередь до геноцида дошла.

Кажется, всем уже стало понятно,
Как можно долго морочить народ:
Ложь, повторяемая многократно,
При скрытой правде как правда идёт.

Тот же, кто правде такой не поверит,
Должен язык за зубами держать,
Если ж хоть слово сказать он посмеет,
Будет в концлагере дни коротать.

Так мы и жили, подняться не смея,
Ложью опутаны, страха полны.
И чтоб очнулись в России евреи,

Гром этот слышен был в мире повсюду.
И, как отметила Голда Меир,
С русским еврейством свершилось вдруг чудо.
Чудо, какого не видывал мир!

Не все и не сразу себе уяснили,
Что мы, наконец, разогнуться должны.
Да, чтоб очнулись евреи России,
Нужен был гром Шестидневной войны!

Нас сотни тысяч евреев в Союзе,
Жаждущих ноги свои унести
От коммунизма и тяжкого груза
Шовинистической ненависти.

Всюду в стране разгильдяйство и свинство.
Пьянствуют так, что нельзя описать.
И чтоб спасти миф о полном единстве,
Нас не хотят из страны выпускать.

Тюрьмы, шантаж, произвол и насилье.
Радио, пресса полны лживых фраз,
Лишь бы добиться, чтоб мы не просили
Нас отпустить, не задерживать нас.

Но всё напрасно! Ведь цель наша свята!
Мы заявляем: "Настал наш черёд!"
В воздухе тысячелетним раскатом
Реет призыв: "Отпусти, мой народ!"

Так-то вот, брат мой, рождённый на воле!
Трудно ответить, кому тяжелей?
Ясно лишь то, что нас ждёт одна доля:
С гордостью зваться - свободный еврей!

Декабрь 1981

В этом стихотворении я постарался с протокольной точностью передать разговоры с кагебистом, повидимому, работником «еврейского» подразделения КГБ.

Как-то в самом начале рабочего дня
Вдруг тревожно раздался звонок телефонный.
Удивлённо зовут к телефону меня:
- Зам.директора. Лично, своею персоной!

Да. Я слушаю, - трубка чуть-чуть дребезжит.
- Подождите минуту, - мне голос ответил.
И потом после паузы: - Вам надлежит...
Эээ... в 15:00 быть в моём кабинете.

Что ж, повидимому, обстоит дело так:
Власти требуют больше, чем снять ползарплаты.
Видно, требуют сделать ещё один шаг -
Выгнать якобы по сокращению штатов.

Ровно в три подхожу к кабинетной двери.
Просто так я не сдамся! Не сдамся без боя!
- Вы меня вызывали? - Входите, - внутри
За столом деловито беседуют двое.

И хозяин стола как-то косо привстал,
Изогнулся в почтительном полупоклоне,
Гостю лёгким кивком на меня указал
И ушёл, потирая с улыбкой ладони.

Вот и встретились мы! Я же вам говорил.
Проходите. Вот стул. Вы меня узнаёте? -
И он жестом радушным присесть предложил, -
- Что, не ждали увидеть меня на работе?

Да, признаться, такого визита не ждал...
Как в тот вечер, тому уж недели четыре...
Он налёт КГБ на кружок возглавлял,
На кружок по ивриту на частной квартире.

Он хотел испугать нас и ошеломить,
Всюду щёлкал служебным своим фотоглазом.
И на просьбу мою документ предъявить
Мне ответил холодным и наглым отказом.

Я из оперотряда, - он мне пробурчал,
Угрожающе глядя пустыми глазами.
- А фамилия ваша? - Тогда он сказал:
- Не волнуйтесь. Ещё мы увидимся с вами!

Ну так вот...
Для начала беседы хотелось бы знать
Ваши взгляды на вашу возможность уехать? -
Он смотрел улыбаясь. А мне, так сказать,
Было вовсе под взглядом таким не до смеха.

Я серьёзные темы привык обсуждать,
Если мне собеседник хотя бы известен.
- Значит, вы не желаете мне отвечать.
Так бессмысленно будем топтаться на месте.

Но могу вас уверить, что имя моё
Вы узнаете, если мы с вами поладим...
- Это как понимать? - Ну скорее всего,
Так, что мы не останемся с вами в накладе.

Если вы нам поможете, то через год
(Впрочем, можно назвать даже точную дату)
Вы отсюда уедете. Время пройдёт.
И забудете вы, что здесь жили когда-то.

Ну, а если откажетесь нам помогать,
Вообще, не дадут вам покинуть Россию...
- А что должен я сделать? Могу я узнать?
Может, то, что вы скажете, мне не под силу?

О, ну что вы! Нисколько! Простые дела!
Вы должны по субботам ходить к синагоге.
У кого с кем какая беседа была,
Вы узнаете, не возбуждая тревоги...

Вы ошиблись! Не знаю уж как вас назвать.
Я не стану подонком вне всяких сомнений!
- Я бы вам не советовал так оскорблять
Тех, кто с нами работает. И кстати, Ленин

Ещё в первые годы чекистов учил:
"Буржуазной разведкой накопленный опыт
Нам нельзя игнорировать," - он говорил, -
"Нам всё лучшее нужно для нашей работы!"

Помогает нам много известных людей.
Вот Липавский, к примеру... - Я знаю об этом.
- Ну, сейчас-то знать просто. А дó этой всей
Заварушки с процессом никто на всём свете

Догадаться не мог, что Щаранского друг,
Тот, с кем вместе они жили под одной крышей,
Этот самый Липавский появится вдруг
И на пресс-конференции скажет, что слышал,

Как Щаранский секретные данные сам
Передал буржуазным агентам на Запад.
И что сам он, Липавский, чуть было к врагам
Не попался по глупости в грязные лапы...

Ну и как же теперь ваш Липавский живёт?
- Хорошо. Не нуждается больше в иврите.
Ну, да Бог с ним, с Липавским. А как же насчёт
Моего предложения? Если хотите,

Я вам как коммунист слово честное дам,
Непременно за помощь вам будет награда!
- Ну и место нашли вы партийным словам.
Мне за цену такую награды не надо.

Зря вы так. Ваш отказ может вам навредить.
И сильнее, чем кажется вам поначалу.
Вы ведь можете даже под суд угодить:
Вы же староста? Так вас морá называла?

Ну во-первых, я не был им. А во-вторых,
По советским законам им быть не преступно!
- Как кому! Вы же денежки брали с других
На учёбу в ульпане. И нажились крупно.

Это даже смешно. Ведь у вас фактов нет!
- А нам фактов не нужно. Свидетели будут.
Ну, какой же теперь вы дадите ответ?
- Нет. Того, что вы просите, делать не буду.

Так. Насколько известно нам, сын ваш студент?
В институт он пошёл уже после подачи?
И желанье уехать вы скрыли... Момент,
Прямо скажем, серьёзный. Так или иначе

В институте узнают об этом. Тогда
Исключат его вмиг, как это ни печально.
А затем, кстати, армия будет... Ах, да...
Он же болен у вас. Ну, так может случайно

Хулиганская драка возникнет как раз,
Когда сын ваш один проходить будет рядом...
Впрочем, незачем мне информировать вас.
Всё вы поняли, судя по вашему взгляду.

Ну, так что же вы будете делать, когда
То, что я вам сказал, с вами будет случаться? -
Я плечами пожал: - То, что делал всегда.
И терпеть, и надеяться буду стараться.

Это глупо! Ещё раз советую вам:
Соглашайтесь! Не то, будут горькие слёзы!
Вот вам мой телефон. Впрочем, лучше я сам
Позвоню вам. Ведь это для вашей же пользы!...

Ну как принять еврея на работу? -
Один начальник другу говорил, -
- Ведь с ними же хлопот всегда без счёту.
Чуть что - так заявленье в Израиль!

И что им плохо тут у нас, в России?
Ведь русские спасали их всегда.
А между прочим, мы их не просили
Сюда переселяться никогда!

И друг ответил: - Это сионисты
Мечтают из страны скорей удрать.
Их подкупают империалисты,
Чтобы мозги на Запад откачать.

Евреи ж наши любят беззаветно
Россию нашу, русский наш народ.
И если говорить вполне конкретно,
Ведут себя совсем наоборот.

Не только из страны не уезжают
И не хотят предателями стать,
Места работы редко изменяют,
Текучесть кадров чтоб не повышать.

Но как же можно нашего еврея
От этих сионистов отличить?
- На этот счёт тут есть одна идея.
Могу тебя как друга научить.

Вот ежели еврей всем недоволен,
Всё критикует вслух, как анархист,
То руководство наше, будь спокоен,
Определяет: это сионист!

А если он работает примерно,
Без критики и всяких там идей,
Начальству помогает он всемерно,
То про такого можно достоверно
Сказать, что это, может быть, наверно,
Простой, советский, русский, наш еврей!

Декабрь 1984

Власть! Любой ценой! Любые средства
Хороши, чтоб власть заполучить!
Ложь. Террор. Война. Угрозы бедствий.
Только б власть из рук не упустить!

Тех, кто это понял - уничтожить!
Кто сумеет всё понять - убить!
Тех же, кто пока понять не может,
В море лжи и страха утопить!

Ложь о будущем! Чтоб всех манила!
Чтоб была как сказка, как мечта!
Ложь о том, что есть, о том, что было -
Злоба! Полуправда! Клевета!

Страх! Как бездна! Как инстинкт животный!
Чтобы всё святое в людях подавил!
Чтоб все силы - только на работу!
Ни на что другое не хватало б сил.

Власть! Так хочет быть всегда могучей.
Всех, везде давить любой ценой!
И свирепой, беспросветной тучей
Ложь и страх нависли над страной!

Декабрь 1984

Над Бабьим Яром памятников нет...
Евг. Евтушенко

Теперь есть памятник над Бабьим Яром.
Скульптуры чёрные в тот чёрный миг.
Расстрел и смерть. И зверские удары.
И нет спасенья - лишь предсмертный крик...

Сто тысяч жертв! Почти одни евреи.
Еврейской кровью Бабий Яр залит...
От ужаса и скорби мозг мертвеет.
Но эпитафия об этом всём молчит.

Печальный, скорбный памятник Хатыни.
Трагедии людской мемориал.
С немой мольбой ко всем живущим ныне
Каминский сына мёртвого поднял...

А там за ним бетонные скрижали
С названиями сёл и городов,
Где всех евреев зверски убивали.
Но на скрижалях нет об этом слов!

Мир должен помнить обо всех злодействах,
Чтоб повторения не допустить!
Плачь! Плачь, Израиль! Скорбно плачь, еврейство!
О наших жертвах здесь хотят забыть!

Сентябрь 1985

Сегодня день большой печали:
В России из-за двух глупцов
Почти упавшую власть взяли
Вожди бандитов и лжецов.

И ужас наводя террором,
И произвол во всём творя,
Власть создала концлагеря,
Историю подправив вздором.

Кромешных семь десятилетий,
Она пугала всех на свете,
В крови людской купаясь всласть,
Пока сама не сдохла власть.

Не всё, что было, мы узнали.
Но главное, в конце концов,
Что жизнь для дедов и отцов
Была под властью подлецов.
Сегодня - день большой печали...

«предел фантазии, мечты...»

Как трудно быть неотразимой!
И как прекрасно ею быть!
В тот мир, где всё осуществимо,
Всех за собою уводить.

И с видом одухотворённым
Преграды преодолевать.
И всем ещё не покоренным
Общенья радость обещать.

Как хорошо быть чуть небрежной,
Простой, таинственной и нежной,
Всепонимающей и гордой,
Весёлой, ласковой и твёрдой!
Быть увлечённой всякий раз
Под взглядом увлечённых глаз...

Что делать! Я и половины
Того, что думал не сказал.
Но краски для своей картины
Я прямо в сердце создавал!

Господи, не дай мне умереть,
Не изведав вкуса губ любимых.
И не дай мне, Господи, стареть
В муках от страстей неутолимых.

Господи, не дай мне быть смешным,
Жалким, умоляющим, недужным,
Равнодушным, скаредным, тупым...
Господи, не дай мне быть ненужным.

Не оставь заботою своей
Все дела Её и намеренья...
Господи, не ставь преграды Ей,
Защити от тяжкого сомненья.

Мне хотелось бы, хотя бы раз,
Ощутить лицом прикосновенье
Милых пальцев и в сияньи глаз
Видеть радость, а не опасенье!

Господи! Не дай мне быть смешным...

Как-то раз под высокой горой
Повстречался Кенгур с Кенгурой.

И сказал тот Кенгур Кенгуре:
- Будем жить мы на этой горе

Там прекрасная есть конура.
Мы поселимся в ней, Кенгура.

Высоко, там, где птицы парят,
Будем вместе растить кенгурят.

И сказала ему Кенгура:
- Это лучшая в мире гора!

И пока я совсем не умру,
Не покину я эту гору!

Там с тобой, мой любимый Кенгур,
Разведём мы индюшек и кур.

Нам они каждый день поутру
Будут яйца нести в конуру.

Так залезем на гору скорей
И не пустим других кенгурей!

И с тех пор не слезали с горы
Замечательные Кенгуры!

Жили-были два злодея:
Людоед и Бармалей.
Они съели бочку клея
И замазки, и гвоздей.

На них люди рассердились,
Отлупили их ремнём.
Они в погреб провалились
И сидели долго в нём.

А в том погребе две крысы
Жили много, много лет
И злодеев этих лысых
Съесть решили на обед.

Но злодеи заревели,
Стали в стенку колотить.
И тогда их пожалели
И решили отпустить.

Бабушкин супик я очень люблю,

Очень люблю и всегда говорю,

Что бабушкин супик я очень люблю,
Очень люблю и всегда говорю...
- - - - - - - - - - - - - - - -
(и так далее пока не надоест).

Мне тоже нравится эта подборка, потому что сердечная и искренняя. А еще потому, что многие стихи написаны неевреями, а это еще
более ценно.

Теодор Рехельс

Эта подборка стихов о евреях далеко не полная. В неё не вошли стихотворения
таких замечательных авторов, как: М.Алигер, М.Рашкован, А.Галич,М.Цветаева,
Е. Евтушенко, В.Высоцкий, Б. Слуцкий, В. Гафт, А.Берлин,
Т. Кузовлева, Н. Сагаловский и многих других. Выбор стихов был абсолютно
субъективен. Вошли только те стихотворения, которые нравятся, мне сегодняшнему, немного больше.

Я рос тебе чужим, отверженный народ,
И не тебе я пел в минуты вдохновенья.
Твоих преданий мир, твоей печали гнет
Мне чужд, как и твои ученья.

И если б ты, как встарь, был счастлив и силен,
И если б не был ты унижен целым светом –
Иным стремлением согрет и увлечен,
Я б не пришел к тебе с приветом.

Но в наши дни, когда под бременем скорбей
Ты гнешь чело свое и тщетно ждешь спасенья,
В те дни, когда одно название «еврей»
В устах толпы звучит как символ отверженья,

Когда твои враги, как стая жадных псов,
На части рвут тебя, ругаясь над тобою, –
Дай скромно встать и мне в ряды твоих бойцов,
Народ, обиженный судьбою.

Евреи, с вами жить не в силах,
Чуждаясь, ненавидя вас,
В скитаньях долгих и унылых
Я прихожу к вам всякий раз.
Во мне рождает изумленье
И ваша стойкость, и терпенье.
И необычная судьба,
Судьба скитальца и раба.
Отравлен я еврейской кровью,
И где-то в сумрачной глуши
Моей блуждающей души
Я к вам таю любовь сыновью,
И в час уныний, в час скорбей
Я чувствую, что я еврей!

И.Г.Эренбург

Еврейского характера загадочность
не гений совместила со злодейством,
а жертвенно хрустальную порядочность
с таким же неуемным прохиндейством

И.М.Губерман.

Жиды! Жиды! Как дико это слово!
Какой народ – что шаг, то чудеса.
Послушать их врагов – надменно и сурово
С высот грозят жидам святые небеса.
Быть может, и грозят. Но разве только
ныне,
Где вера в небеса, там и небесный гром,
А прежде без грозы народ свой вел
в пустыне
Сам Б-г то облаком, то огненным
столпом.
Теперь гонимей нет, несчастней нет
народа,
Нет ни к кому, как к ним, жидам, вражды,
Но там, где понят Б-г и понята природа,
Везде они – жиды, жиды, жиды, жиды!

Я б унесся туда, где добро и любовь
Прекратили раздоры людей,
Из-за низких страстей проливающих кровь,
Где бы стал моим братом еврей.

Опять с цепи сорвалась свора
Звероподобных темных сил,
Наш древний Киев дни позора,
Залитый кровью, пережил…
И все нелепые преданья
Веков, унесшихся давно,
Терпеть обиды, истязанья
У нас еврейству суждено!

Темна Россия и забита:
Тираны, войны, недород…
К чему клеймо антисемита
Тебе, страдающий народ?
К чему свирепствовать, Россия,
От хижины и до дворца?
К тому ли звал тебя Мессия?
Поводыря нет у слепца?
Опомнись: нет великих наций,
Евангелью не прекословь.
Отвергни ритуал оваций.
Когда громишь ты иноверцев,
Стократ твоя же льется кровь,
Так коль не разумом, так – сердцем.

Н.А. Бердяев

Собаки лаят где-то,
Гремит пальба иль гром.
Сосед мне по секрету
Шепнул: "будет погром".

Совет небрежно брошен,
Чтоб прятался скорей:
"Ты человек хороший,
Но все-таки еврей".

Жил человек хороший
Да, вот беда - еврей,
Клейменный словно лошадь
На родине своей.

Он верил идеалам,
И думал все равны.
Наивный этот малый
Не знал своей страны.

Мой прадед при погроме
Погиб в расцвете лет.
Семьей не похоронен
Пропавший в гетто дед.

На фронте стал калекой
Отец в сорок втором,
Но минуло полвека,
Я снова жду погром.

Жил человек хороший
Да, вот беда - еврей,
Клейменный словно лошадь
На родине своей.

Он верил идеалам,
И думал все равны.
Наивный этот малый
Не знал своей страны.

Был Родиной отринут,
И долго горевал.
Наверное чужбину
Я Родиной считал.

Теперь все это в прошлом
Грусти или жалей.
Жил человек хороший,
"Но все-таки еврей".

А.Державец

Уезжают русские евреи,
покидают отчий небосвод,
потому-то душу, видно, греет
апокалиптический исход.
Уезжают, расстаются с нами,
с той землей, где их любовь и пот.
Были узы, а теперь узлами,
словно склад, забит аэропорт.
Уезжают.. Не пустить могли ли?
Дождь над Переделкиным дрожит.
А на указателе "К могиле
Пастернака" выведено: "Жид"...

Р.Казакова

***
Под крики толпы угрожающей,
Хрипящей и стонущей вслед,
Последний еврей уезжающий
Погасит на станции свет.
Потоки проклятий и ругани
Худою рукою стряхнёт.
И медленно профиль испуганный
За тёмным окном проплывёт.
Как будто из недр человечества
Глядит на минувшее он…
И катится мимо отечества
Последний зелёный вагон.
Весь мир, наши судьбы тасующий,
Гудит средь лесов и морей.
Еврей, о России тоскующий
На совести горькой моей.

Над площадью базарною
Вечерний дым разлит.
Мелодией азартною
Весь город с толку сбит.
Еврей скрипит на скрипочке
О собственной судьбе,
И я тянусь на цыпочки
И плачу о себе… Какое милосердие
Являет каждый звук,
А каково усердие
Лица, души и рук,
Как плавно, по-хорошему
Из тьмы исходит свет,
Да вот беда, от прошлого
Никак спасенья нет.

Б.Ш.Окуджава

Во мне бурлит смешение кровей…
Признаюсь, по отцу я чисто русский.
По матери, простите, я – еврей.
А быть жидом в стране родимой грустно.
Разорван в клочья бедный организм.
В какой борьбе живет моя природа!
Во мне слились в объятьях “сионизм”
навек с “Союзом русского народа”.
То хочется мне что-то разгромить,
то я боюсь, как бы не быть мне битым.
Внутри меня семит с антисемитом,
Которых я не в силах помирить.

Э.Ф.Рязанов

Ветхозаветные пустыни,
Где жизнь и смерть – на волоске.
Еще кочуют бедуины.
Израиль строит на песке.

Он строит, строит без оглядки.
Но вот прошли невдалеке -
Как хрупки девушки-солдатки!
Израиль строит на песке.

Грозят хамсин или арабы,
Зажав гранату в кулаке.
О чем, поклонники Каабы?
Израиль строит на песке.

Крик муэдзина, глас раввина
Сливаются на ветерке.
Какая пестрая картина!
Израиль строит на песке.

Где проходили караваны,
Вздымая прах из-под копыт,
Взлетают пальмы, как фонтаны,
И рукотворный лес шумит.

На дело рук людей взгляни-ка,
Интернационал стола:
Услада Севера – клубника,
Япончатая мушмала.

Что могут рассказать века мне
На человечьем языке?
Что мир не выстроил на камне -
Израиль строит на песке.

…Арабский рынок, шум базарный,
Непредсказуемый Восток.
Но, за доверье благодарный,
Не рассыпается песок

Ф.А.Искандер

Осиротили, украли друга,
А за окошком рыдает вьюга.
А за окошком летают пули,
Фонарь как финку в сугроб воткнули

Мой друг уехал и не вернется.

Да я и сам бы туда поехал,
Не за деньгами, а ради смеху.
Я б ради смеху купил ермолку,
Надел ермолку, да фиг ли толку?
Не подчиненный и не начальник
Сижу на кухне, простой, как чайник.
Жизнь отравили мою, как Припять.
Мой друг уехал и не с кем выпить.

Жена притихла, как в час погрома,
Я одиноко брожу по дому
И тараканов под зад пинаю,
Хожу и тихонько напеваю:
“Он уехал, он уехал, а слезы льются из очей”.

Нас обманули, нас разлучили
И слезы горькие, словно чили,
Мне разъедают лицо до кости.
Ах, не езжайте к еврею в гости.
Они напустят кругом туману,
Потом обнимут, потом обманут.
На историческом побережье
Вас обласкают, потом обрежут.

Мой друг уехал, а я остался,
Хотя уехать и я пытался,
Но мне сказали: “Молчи в ладошку
И жуй на кухне свою картошку”.
Сижу на кухне, жую картошку
И, как придурок, молчу в ладошку.
И эта песня, в каком-то смысле
Уже не песня, а просто мысли.

На сердце горечь, в душе обида,
Совсем пропало мое либидо,
Пропал мой юмор и мои феньки,
Пропали спички, и даже деньги.
Возможно, лет, этак, через двадцать,
Он возвратится, что может статься,
И у могилы моей глубокой
С волненьем скажет такие строки:

“Что мне сказать в такой печальный час,
чего ни говори, все будет мало.
Такой светильник разума угас,
Такое сердце биться перестало”.

Мой друг уехал зимой в Израиль.
Сижу, как будто в карман насрали,
И сердце просто на части рвется -
Мой друг уехал и не вернется.

М.Н.Кочетков

***
Я жизнь свою завил в кольцо,
Хоть голову клади на рельсы.
Я так любил одно лицо
Национальности еврейской.

Но всё прошло в конце концов.
В конце концов я тоже гордый.
Я это самое лицо,
В лицо назвал жидовской мордой.
***
Поцелуи, объятья-
Боли не побороть.
До свидания, братья.
Да хранит вас Господь.

До свиданья, евреи,
До свиданья, друзья.
Ах, насколько беднее
Остаюсь без вас я.

До свиданья, родные
Я вас очень любил.
До свиданья, Россия,
Та, в которой я жил.

Сколько окон потухло,
Но остались, увы,
Опустевшие кухни
Одичавшей Москвы.

Вроде Бабьего Яра,
Вроде Крымского рва,
Душу мне разорвало
Шереметьево-два.

Что нас ждёт, я не знаю
В православной тоске.
Я молюсь за Израиль
На своём языке.

Сохрани ты их дело
И врагам не предай,
Богородица Дева
И святой Николай.

Да не дрогнет ограда,
Да ни газ, ни чума,
Ни иракские СКАДы
Их не тронут дома.

Защити эту землю
Превращённую в сад,
Адонай элохейну,
Элохейну эхад.

Уважаемая Rinarozen, как я рада, что попала на страницы Вашего Дневника и осмелилась предложить Вам дружбу, чтобы не потерять Вас. Прощаюсь пока, с предвкушением узнать много интересного и и нужного душе. Спасибо Вам. С уважением.Лариса.

Исходное сообщение rinarozen

АНДРЕЙ ДЕМЕНТЬЕВ.

Стихи о евреях

И Израиле

ВЕЧНЫЙ ГОРОД

Земля уже предчувствует рассвет.
И алый цвет к лицу Иерусалиму.
Замри, мгновенье! Ты - неповторимо,
Хотя и повторялось тыщи лет.

Восход рисует вновь Иерусалим.
Одно движенье гениальной кисти -
И вот уже зазеленели листья,
И вспыхнул купол, и дома за ним.

Поклон тебе, святой Иерусалим!
Я эту землю увидать не чаял.
И мой восторг пред нею нескончаем,
Как будто я удачливый олим*.

А солнце поднимается все выше.
Я с городом святым наедине.
И снова поражаюсь, как он выжил
В той ненависти, войнах и огне.

Наступит день - сюда сойдет Мессия.
И, встав у замурованных ворот,
Он усмехнется мрачному бессилью
Своих врагов, не веривших в приход.

В долине состоится страшный суд.
Восстанут из могил Иерусалима
Умершие
И нас судить придут.
И только совесть будет несудима.

*Олим - репатриант

НОВОГОДНЕЕ

До чего же мы устали
От московской суеты,
От писательских баталий
И от светской пустоты.

И, забыв про все на свете,
Мы летим в Иерусалим,
Чтобы Новый год там встретить
Рядом с небом голубым.

На Святой земле, как прежде,
В декабре цветут цветы.
Жаль, бываем мы все реже
В этом царстве красоты.

Жаль, что жизнь здесь стала круче -
Со взрывчаткой и стрельбой.
И страданием измучен,
Стал Израиль моей судьбой.

И, хотя еврейской крови
Нет ни в предках, ни во мне,
Я горжусь своей любовью
К этой избранной стране.

Я в Израиле, как дома...
На подъем душа легка.
Если ж мы в разлуке долго,
Точит душу мне тоска.

Там таинственные пальмы
Ловят в веер ветерок.
Как любил свой север Бальмонт,
Так люблю я свой Восток.

Море катит изумруды
И крошит их возле скал.
Если есть на свете чудо,
То его я отыскал.

Отыскал библейский остров -
Вечный берег трех морей,
Где живу легко и просто,
Вместе с Музою моей.

Всех душою принимаю.
Взглядом все боготворю.
В ноябре встречаюсь с маем
Вопреки календарю.

Я в Израиле, как дома.
Только жаль, что дома нет.
Снова гул аэродрома.
И беру я в рай билет...

Памяти Абрама Когана

Четвертый год живу средь иудеев.
Законы чту и полюбил страну.
И ничего плохого им не сделав,
Я чувствую в душе своей вину.

Не потому ль, что издавна в России
Таилась к этим людям неприязнь.
И чем им только в злобе ни грозили!
Какие души втаптывали в грязь!

Простите нас... Хотя не все виновны.
Не все хулу держали про запас.
Прошли мы вместе лагеря и войны.
И покаянье примиряет нас.

Дай Господи Земле обетованной
На все века надежду и покой.
И кем бы ни был ты -
Абрамом иль Иваном,
Для нас с тобой планеты нет другой.

ДЕТСКИЙ ЗАЛ МУЗЕЯ ЯД-ВАШЕМ

На черном небе тихо гаснут звезды,
И Вечность называет имена.
И горем здесь пропитан даже воздух,
Как будто продолжается война.

Который год чернеет это небо,
Который год звучат здесь имена,
И кажется, что это смотрит слепо
На всех живущих горькая вина.

Простите нас, ни в чем не виноватых,
Виновных только в том, что мы живем.
Ни в жертвах не бывавших, ни в солдатах,
Простите нас в бессмертии своем.

На черном небе вновь звезда погасла…
Я выхожу из памяти своей.
А над землей, покатой, словно каска,
Зовут и плачут имена детей.

В БОЛЬНИЦЕ ШААРЕЙ-ЦЕДЕК

Иосифу Альбертону

Слева от меня звучит иврит.
Что-то дед хирургу говорит.
Справа от меня лежит араб.
Как сосед - он так же стар и слаб.

Сын араба молится в углу,
Коврик постеливши на полу.
Сын еврея, отодвинув стул,
Первый раз сегодня прикорнул.

А меж ними русский. Это - я.
Интернациональная семья.
И спасает жизни всем хирург,
И тому - кто недруг,
И кто - друг.

И лежу я, как посредник, тут,
Зная, что опять бои идут.
И араб, что справа, и еврей -
Ждут чего-то от души моей.

А душа сгорела в том огне,
Что пронёсся смерчем по стране.
И рыдает боль моя навзрыд…
Как мне близок в этот миг иврит.

ЕВРЕЙСКИЕ ЖЕНЫ

Еврейских жен не спутаешь с другими.
Пусть даже и не близок им иврит.
Я каждую возвел бы в ранг богини,
Сперва умерив вес и аппетит.

О, как они красноречивы в споре,
Когда неправы, судя по всему.
Душа их - как разгневанное море.
И тут уже не выплыть никому.

Но я однажды как-то чудом выплыл.
И вдруг поверив спорщице своей,
Ее-то я в друзья себе и выбрал,
И стал чуть-чуть мудрее и сильней.

Мой друг художник - молодой и светский, -
Разводом огорчась очередным,
Спросил в тоске: “Что делать? Посоветуй…”
И я сказал: “Езжай в Иерусалим…”

Престиж еврейских жен недосягаем.
Непредсказуем и характер их.
Когда они своих мужей ругают,
То потому, что очень верят в них.

В их избранность, надежность и удачу.
Боясь - не потерялись бы в толпе.
А неудачи - ничего не значат.
Была бы лишь уверенность в себе.

Тебе бы жить в иные годы,
Иные помыслы иметь,
Носить шелка, а не погоны
И в двух шагах не видеть смерть.
Тебе бы жить в иной столице,
Где не стреляют по ночам
И где пришла б пора влюбиться
И обустраивать очаг.
Тебе бы... Но уж так сложилось...
И доле радуясь своей,
Ты приняла ее как милость,
Как принимают здесь друзей.
А мать тревожится в Париже...
Порой всплакнет наедине.
О, как ей хочется быть ближе
К Святой земле, к твоей стране.
...На остановке с автоматом
Стоит девчонка, цедит сок
И улыбается ребятам,
Забыв, что под боком Восток.
Но, видно, все во власти Божьей.
И ненасытная война
Тебя настигла в день погожий...
И множит траур имена.

Ветка миндаля

Здесь в феврале цветёт миндаль,
И это значит - скоро лето.
И зеленеющая даль
Вся в вспышках розового цвета.
Благословенная земля!
Она здесь каждый год красива.
Сорву я ветку миндаля
И отошлю тебев Россию.
Хотя библейские цветы
В пути осыпятся, быть может...
Но и без этой красоты
Их свет нам встретиться поможет

Холодно и непривычно грустно.
Я спускаюсь по тропинке вниз,
Чтоб пройти по высохшему руслу
Бушевавшей некогда реки,
Что стекла
в библейские легенды…
Мы от тех времен так далеки,
Как веселый бомж от президента.

Над Святой землей завис туман.
И земля притихла, опечалясь.
Все равно здесь так уютно нам,
Словно мы
с весною повстречались.

Потому что это наш любимый дом,
Где в беде друзья тебя не бросят.
Много раз я убеждался в том.
Здесь о доброте людей не просят.
Над Святой землей туман завис.
Ничего, что мне немного грустно.
А на дружбу с ней не надо виз.
Было бы взаимным наше чувство.

Немало встречал я в Израиле лиц
С глазами то мучениц, то озорниц.
С улыбкой Эстер и печалью Рахили...
Как будто сошли они с древних страниц
И светом добра мою жизнь озарили.
По улице как галереей, иду.
С портретами женскими молча общаюсь.
Быть может за то, что я так восхищаюсь,
Красавица мне приколола звезду.
В Израиле много божественных лиц,
Оживших легенд и библейских преданий.
Историю не увезешь в чемодане.
И даже на память не вырвешь страниц.
Поэтому, чтобы унять свою грусть,
На землю Святую я снова вернусь

«И ХОТЯ ЕВРЕЙСКОЙ КРОВИ НЕТ НИ В ПРЕДКАХ, НИ ВО МНЕ,

Я ГОРЖУСЬ СВОЕЙ ЛЮБОВЬЮ К ЭТОЙ ИЗБРАННОЙ СТРАНЕ»

Фрагмент интервью из "Бульвара Гордона"

Вы, Андрей Дмитриевич, были частью советской номенклатуры: работали в ЦК комсомола, возглавляли журнал «Юность», входили в Комитет по Ленинским и Государственным премиям, столько званий имели, постов...

Добавьте еще 14 нагрузок общественных.

Ну страшное дело! - почему же вдруг вы, как Высоцкий писал, «проверенный, наш товарищ», решили все бросить и уехать в Израиль? Такой зигзаг судьбы и в страшном сне не мог привидеться тем, кто вас на идеологические должности выдвигал и был в вас уверен...

Вы знаете, это все-таки 97-й год был, мы с Аней уже поженились (решились они на это, лишь уйдя из «Юности». - Д. Г.)... Конечно, я был проверенным и довольно удачливым: не просто член КПСС, а член бюро Краснопресненского райкома партии, депутат Моссовета двух созывов - то есть в полном порядке, но, даже в ЦК комсомола работая, какие-то добрые дела все-таки делал. Например, когда несколько месяцев заведовал отделом поэзии в издательстве «Молодая гвардия», мне дали три рукописи. Все три я решил редактировать сам, но если две из них - Расула Гамзатова и Роберта Рождественского - быстро издали, то третью, Булата Окуджавы, задержали. Он тогда - шел 68-й год! - подписал письмо против ввода танков в Чехословакию, и книгу остановили, но я пробил ее все равно - она таки вышла. Потом, спустя какое-то время, Булат на моем юбилее об этом вспоминал и в мой адрес хорошие произносил слова.

Это понятно, но что вас, абсолютно русского человека, на Землю обетованную потянуло?

В какой-то момент я понял, что дело свое сделал и журнал «Юность» нужно оставить молодым. Мои коллеги по редакции не хотели ничего менять, и у меня не оставалось другого выхода, как вместе с Аней уйти.

Из книги Андрея Дементьева «Ни о чем не жалейте вдогонку».

«10 июня 1990 года в ЦДЛ мы отмечали юбилей «Юности» - 45 лет. В «Дубовом зале» народу битком: члены редколлегии, редакция, авторы. Как всегда, было весело и шумно, произносили тосты, читали смешные стихи, пели песни, говорили женщинам комплименты, и вдруг среди этого бедлама встал красивый бородатый парень и попросил слова. Это был Павел Глоба - уже известный в Москве астролог и предсказатель, однако сам вид его - мрачноватый и слишком серьезный для юбилейного вечера - всех как-то насторожил. Он произнес несколько добрых слов в адрес «Юности», а потом вдруг огорошил нас неожиданным финалом - по его предсказанию, журнал в недалеком будущем ожидали очень тяжелые испытания. «И еще, - уже совсем упавшим голосом добавил «маг», - через два года с поста главного редактора Андрей Дмитриевич от вас уйдет...».

Все притихли, и тогда, попытавшись разрядить обстановку, я весело выкрикнул: «Паша, мы вас лишаем сана волшебника, потому что уходить я никуда не собираюсь. За это и выпьем - налейте ему штрафную!..». Все засмеялись, и торжество продолжалось, но на душе у меня было тревожно...

Предсказание Глобы сбылось точно - и по срокам, и по ситуации».

Это был довольно тяжелый период: без работы, без денег... Книг у меня тогда издавалось не так много, потому что, пока занимался журналом, писать было некогда...

Мы оказались в весьма стесненных материальных условиях, и Эдуард Сагалаев, тогдашний председатель ВГТРК - Всероссийской государственной телевизионной и радиовещательной компании - мне предложил: «Андрюш, поезжай в Израиль, поработай. Представляешь, как интересно - поэт на Святой земле? Стихи там напишешь...». Я слегка растерялся: «Эдик, я же корреспондентом никогда не был». - «Ну и что? Не Боги горшки обжигают». - «Сначала, - я рассудил, - должен посмотреть, что там да как», и мы с Аней полетели туда на разведку.

До нас там Флярковский работал, и я понял, что, во-первых, техника никуда не годится - вся старая, а во-вторых, два человека для такого региона: Иордания, Египет и Израиль - очень мало. Это же Ближний Восток, самые горячие точки, и по возвращении Эдику сказал: «У меня два условия. Первое - штат должен быть увеличен, там должны быть шеф бюро, корреспондент, оператор и референт». Он руками развел: «Этого я не могу - у меня по штату только два человека, так что, если хочешь, иди в правительство». Я тогда обошел трех вице-премьеров: один - Виталик Игнатенко, которому давал когда-то в Союз писателей рекомендацию...

И который по сей день возглавляет ИТАР-ТАСС...

Да, второй - Александр Лившиц, который занимался финансами, и третий - Виктор Илюшин, и всем им доказывал, что еще две ставки нужны позарез. Лившиц спросил: «А что вы ко мне-то пришли - дело ведь пустяковое?». Я: «Понимаете, без правительства его не решишь - это должны быть внебюджетные ассигнования». - «Ну, хорошо, - согласился он, - мы вам поможем».

Вскоре мне позвонил Андрей Вавилов, тогда заместитель министра финансов: «Андрей Дмитриевич, все решено - вам дают еще две ставки», и тогда я Сагалаеву второе условие озвучил: «Эдик, техника - полный отстой». - «Сколько тебе нужно?». - «100 тысяч долларов» (а мы уже все прикинули, подсчитали, сколько надо купить камер). В общем, на эти деньги технику обновили, и, кстати, там до сих пор четыре ставки...

Остались?

Да, правда, тогда, по-моему, денег получали поменьше, чем нынче. Раньше за горячую точку не платили - просто насчитывали какой-то процент от ставки посла, а сейчас ребята зарабатывают уже, слава Богу, получше (к слову, в корпункте Дементьев отнюдь не отсиживался: однажды вообще попал на сборище экстремистов и, хотя машину его охраняли четверо полицейских, ее раскурочили, а у него были сломаны три ребра. - Д. Г.).

В Израиле у нас был друг - главный редактор русскоязычной газеты «Вести» Эдуард Кузнецов. Когда-то он хотел угнать самолет («кукурузник» первого секретаря Ленинградского обкома Толстикова. - Д. Г.) и потребовать, чтобы Советский Союз разрешил евреям уезжать в Израиль, поскольку страна была за железным занавесом. Так вот, этот Эдик, которого в Союзе сперва посадили, а потом обменяли на арестованных на Западе советских шпионов (сотрудников секретариата ООН Вальдика Энгера и Рудольфа Черняева. - Д. Г.), оказался на исторической родине и стал там влиятельной фигурой. В конце 91-го года, задолго до предложения Сагалаева, он пригласил нас с Аней в Израиль...

И вам понравилось...

Мало того, мы сделали там три телевизионных фильма - спасибо, ребята помогли (эти ленты с успехом прошли в Америке, в Германии, в Израиле и в России). В общем, мы уже были как бы в материале, об Израиле я говорил с придыханием, потому что, во-первых, встретил много близких по духу людей, бывших соотечественников, во-вторых, там история нашей цивилизации кругом сосредоточена, а в-третьих, Иерусалим - столица трех религий. Все это нас захватило, и когда Эдик предложил, я, конечно, с точки зрения чисто практической, немножко перепугался, но все-таки это выглядело заманчиво, и мы рискнули. Первое время рвались назад, потому что было довольно сложно, да и скучали...

А потом втянулись...

Чем больше узнавали эту страну, тем сильнее к ней прикипали, и, в общем-то, во всех моих последних книгах обязательно есть разделы, посвященные Израилю, а буквально месяца три назад вышла новая - под названием «Припав к Земле обетованной», где собраны 140 стихотворений о Святой земле. Там и про Иорданию есть, про короля Хусейна, очень много об Израиле, о бывших наших, о традициях и исторических местах. Я уже считаю Израиль своей второй родиной и написал однажды: «И хотя еврейской крови нет ни в предках, ни во мне, я горжусь своей любовью к этой избранной стране». Полюбил я Израиль, и, что меня радует, взаимно.